Брынский лес - Страница 73

— Ферапонт, — сказал торопливо Левшин, — что это за люди проскакали по дороге?.. Уж не погоня ли?

— Да, батюшка.

— Что ж нам делать? Ведь дорога-то одна?

— Нет, Дмитрий Афанасьевич! — отвечал Ферапонт, спеша запрягать лошадей. — Мне добрый человек показал дорогу. Мы выедем по ней прямехонько к селу Толстошеину. Говорят, больно плоха, да Бог милостив, авось проедем как-нибудь!

Через несколько минут все было готово. Наши путешественники выбрались потихоньку из леса и, доехав до околицы Федосеевского скита, повернули налево в узкую просеку, по обеим сторонам которой тянулся бесконечный ряд огромных доревьев. Внизу, поросшая высокой травою дорога была еще покрыта густою тенью, но па высоких вершинах этих вековых сосен играли уже первые лучи восходящего солнца.

X

Встреча с медведем до того перепутала Дарью, что когда они въехали в эту темную и пустынную просеку, ей стали поминутно мерещиться то огромные медведи, то целые стаи косматых волков. С трепетом озираясь кругом, она творила про себя молитву и вскрикивала всякий раз от ужаса, когда в лесу раздавался шорох или хрустел валежник под ногами какого-нибудь зверя. Впрочем, эти опасения разделял с нею — разумеется, до некоторой степени — и сам Ферапонт; он замечал, что лошади время от времени путались, храпели и робко прижимали к головам свои чуткие уши. Софья, напротив, казалась гораздо спокойнее и даже веселее прежнего; по крайней мере, она уже не плакала. Пока Ферапонт беседовал с Павлом, то есть старался выманить у него телегу, Левшин успел обо всем переговорить со своей невестой. Теперь она знала, что у боярина Куродавлева все готово для их свадьбы и что через несколько часов она уже будет не беглянкой, а законной супругой Левшина. Конечно, для нее очень было прискорбно идти замуж без отцовского благословения; но она и тут утешала себя мыслию, что рано или поздно отец простит ее; а сверх того Софья решилась на этот отчаянный поступок потому только, что ей ничего другого не оставалось делать. «О, я никогда бы не вышла из отцовской воли! — думала Софья, — и если б батюшка не хотел меня выдать за этого мещов-ского воеводу, то, может быть, я умерла бы с горя, а все-таки не обвенчалась бы ни с кем без его благословения».

Когда наши путешественники проехали верст около шести по этой, хотя и ровной, но зато вовсе не торной дороге, Ферапонт, заметив, что лошади начинают уставать, перестал их понукать и дал волю идти шагом.

— Вот, — сказал он, — дорога, кажись, гладкая, а как раз лошадок уморишь. Нам хорошо, да им-то каково бежать целиком: ведь колеса по траве вовсе не катятся… Правда, гнать нам нечего: мы здесь с Андреем не встретимся.

— А что, дорога все будет этакая? — спросил Левшин.

— Да Бог весть! — отвечал Ферапонт, посматривая вдоль просеки. — Говорят, впереди есть болотца и Брынь надо переезжать. Ведь летом по этой дороге никто не ездит.

— Так проедем ли мы?

— Проедем как-нибудь. Ну, может статься, разика два-три и побьемся. Как попадешь в трясину, так не скоро выедешь. Правда, мне говорили, что вчера еще один мужичок проехал порожником по этой дороге, так, авось, и нас Господь пронесет.

— Говорили!.. Да кто тебе говорил?

— А вот этот перекрещеванец, Павел. _ Так ты у него и телегу-то купил?

— Нет, не купил: он мне так ее дал. — Вот что… Да как же это он?

__ А так же!.. В том-то и дело, Дмитрий Афанасье-'

Вич, как погладишь дурака по шерсти, так он за тебя в воду полезет. Кабы я не сказал этому полоумному, что хочу идти в его веру, так он бы меня и на двор не пустил.

— Так ты ему сказал, что хочешь перекрещиваться?

— Как же, батюшка!.. Я сказал, что и ты желаешь взять его в свои наставники.

— Что ты! В уме ли, Ферапонт?.. И как у тебя язык повернулся…

— Да что ж мне было делать, Дмитрий Афанасьевич?.. Коли на правду не возьмешь, а на силу взять нельзя, так пришлось подыматься на хитрости. Иль ты думаешь, мне весело было, когда этот сермяжник выдумал меня исповедовать.

— Исповедовать?

— Да, батюшка!.. Насилу отвязался. Вытащил какую-то книгу и рогожку мне подослал, чтоб я стал на колени; да так и пристает — лапотник этакий!.. «Кайся, чадо, кайся!» Вот ты, Дмитрий Афанасьевич, смеешься, а мне вовсе не до смеху было. Кабы воля да воля, так я бы этого Павлушку-богохульника отучил исповедовать, а тут делать-то нечего, и зло берет, да поневоле кланяешься и говоришь этому замарашке: «Батюшка, отец Павел!» Вот то-то и есть, Дмитрий Афанасьевич, недаром пословица: «неволя пляшет, неволя скачет, неволя песенки поет».

— Ступай-ка, Ферапонт, скорей, — прервал Лев-шин. — Мы так, пожалуй, целый день протащимся.

— Куда целый день!.. Лишь только бы не сидеть где-нибудь в болоте, а то коли и все шагом поедем, так будем дома прежде полуден. Ну что, сердечные, вздохнули?.. Эй вы!

Несмотря на свою усталость, лошади приняли дружно и побежали шибкой рысью.

— Э! Да что это? — промолвил Ферапонт, когда они проехали еще версты две. — Никак Брынь?.. Ну, так и есть!.. Дмитрий Афанасьевич, — продолжал он, сдерживая лошадей, — возьми-ка, батюшка, вожжи, а я пойду поищу, где нам переехать.

Ферапонт возвратился через несколько минут, неся в руках свою обувь.

— Ну, что? — спросил Левшин. — Есть ли брод?

— Знатный, батюшка Не глубоко, в одном только месте по пояс, а то все по колено.

— Так садись скорее.

— Нет, Дмитрий Афанасьевич, лошадей-то надо выпрячь,

— А что?

— Да с нашей стороны спуск больно плох. Видно, весной большая вода была, весь берег подмыло. Такой обрыв, что не приведи Господи!.. В поводу-то лошадей мы как-нибудь переведем, а уж телегу надо на себе спустить.