Брынский лес - Страница 56

— Добро пожаловать, господин сотник! — сказал Куродавлев, не вставая сам и не приглашая Левшина садиться. — Полно, так ли доложил о тебе мой дворецкий?.. Ведь ты прозываешься Левшиным?

— Да, Юрий Максимович.

— Левшины бывали в старину люди родословные — да ведь нынче не разберешь!.. Не прогневайся, если я тебя спрошу, — продолжал боярин, заглянув в раскрытую книгу, — как называли твоего дедушку?

— Дмитрием Степановичем.

— Вот, по разрядной книге, не он ли был при царе Михаиле Федоровиче…

— Стольником и суздальским воеводой, — прервал Левшин.

— Так!.. А начальный человек вашего рода прозывался Суволь-Левша — так ли, молодец?

— Так, боярин.

— Садись, любезный!

— Позволь мне прежде вручить тебе письмо от боярина Кириллы Андреевича, — сказал Левшин, подавая свиток.

— Пожалуй, пожалуй!.. Что-то он, дружище, ко мне пишет? Левшин, — продолжал вполголоса Куродавлев, поглядывая на своего гостя, — внук суздальского воевода — стрелецким сотником!.. Эки времена!.. Да что, твой батюшка здравствует?

— Нет, боярин. Он давно уж помер.

— Так вот что!.. Тебе, чай, молодец, приглянулся кафтан с петлицами да шапка ухарская?.. Разум молодой, а воля-то своя…

— Покойный мой батюшка, — прервал Левшин почтительным, но твердым голосом, — был сам стрелецким сотником.

— Право?.. Так батюшка твой был стрелецким головою?.. И уж, верно, по царскому указу?.. Вот и у меня приятель, Никита Данилович Глебов, взят в нынешнем году поневоле в полковники к стремянному стрелецкому полку. Да он челобитную подавал: «Цари, дескать, и государи великие князья, пожалуйте меня, холопа своего, за крови и за смерти, и за многия службы сродников моих, и за мои, холопа вашего, службишки, велите челобитье мое записать, чтоб, государи, нынешняя моя полковничья служба мне, холопу вашему, и детишкам моим и сродникам, от иных родов была не в упрек и не в укоризну, и с моею равною братиею не в случай». Так на эту челобитную и дан указ, чтобы службу в стрелецком войске ему, Никите Глебову, и детям, и всем сродникам, и всему роду в упрек и укоризну не ставить, и его, Глебова, тем чином не сметь никому бесчестить… А твой батюшка подавал ли челобитную?

— Нет, боярин. Он пошел в стрелецкие головы охотою.

— Охотою.'.. Ну, это иная речь!.. Уж коли он сам своей чести поруху сделал, так пенять не на кого!.. Да садись, молодец, а я меж тем посмотрю, что пишет ко мне Кирилла Андреевич.

Левшин сел на стул подле окна, а Куродавлев развернул свиток и прочел вслух: «Государю моему и другу сердечному Юрию Максимовичу!.. Здравствуй, друг мой Юрий Максимович, на многие впредь будущие лета!.. Пишешь ты ко мне, друг сердечный»… Тут Куродавлев начал читать про себя, а Левшин, окинув любопытным взглядом боярский покой, полюбовался развешанным по стенам оружием и подивился огромным серебряным братинам, из которых многие были величиною с ведро. Но когда он взглянул в открытое окно, подле которого сидел, то едва мог удержаться от невольного восклицания при виде великолепной картины, которая представилась его взору. И подлинно, вид из терема на все противоположные окрестности озера был в высочайшей степени живописен. Прямо, за господским двором, начинался покрытый пушистой зеленью луг; он опускался пологим скатом до самого озера, которого спокойные воды, блестящие и прозрачные, как чистый хрусталь, разливались версты на две кругом. Налево, по берегу, а потом вдоль речки Брыни, росло густое чернолесье; направо тянулось выстроенное в один порядок большое село с каменной церковью; еще правее, за селом, виднелась высокая плотина, которую заслонял по местам ветвистый и раскидистый ветлянник, а за нею расстилались обширные поля и синели вдали, как подернутое туманом море, сплошной и бесконечный бор.

— Эх, брат Кирилла! — промолвил вполголоса Куродавлев, остановясь читать письмо, — жаль мне тебя, горемычного!.. Ты, чай, любезный, знаешь, — продолжал он, обращаясь к Левшину, — что у Кириллы Андреевича тому лет пятнадцать назад, в здешних Брынских лесах пропала, вместе с своей нянюшкой, родная дочка, а моя крестная дочь — дитя лет четырех… Вот недавно прошел слух, что^эта нянюшка, по имени Татьяна живет здесь в одном раскольничьем ските; я написал об этом Кирилл Андреевичу, а сам поехал в скит, чтоб допытаться от этой беглой девки, куда девала она свою барышню. Что ж ты думаешь? Я застал Татьяну на смертном одре, без языка — при мне и душу Богу отдала. От других в скиту я не мог ничего добиться и с чем приехал, с тем уехал назад. А Кирилла Андреевич пишет ко мне, что зашиб ногу, и оттого не может сам ко мне приехать; но лишь только сможет, так не мешкая отправится в дорогу. Великая для меня радость повидаться с другом сердечным, да жаль, что его-то мне нечем будет порадовать!.. Посмотрим, что он еще пишет, — продолжал Куродавлев, принимаясь опять за письмо. — Что это! — вскричал он, прочтя несколько строк. — Владыка живота моего!.. Так это правда?.. Ах они богоотступники!.. Воры проклятые!.. Да как их, окаянных, земля носит!.. Неужели, в самом деле, эти крамольные стрельцы…

— Да, боярин, все правда, что пишет тебе Кирилла Андреевич.

__ Не может быть! — прервал Куродавлев. — Ну, пусть они извели своих начальных воевод, князей Долгоруких, убили Нарышкиных и Ромодановского, подняли на копья боярина Матвеева — от этих разбойников все станется; но чтоб они посягнули на власть помазанников Божьих… Нет, нет! Это сказки — я этому и верить не хочу!

— Вот то-то и есть, боярин, что все это, попущением Господним, истинная правда.