Брынский лес - Страница 50

— Пожалуй!.. Что ж это?.. Уж полно, любит ли он ее?.. Смотри, как нехотя идет!.. Словно его насильно тащут… Ну, если и он так же, как Архипка рыжий, скажет: «Я твой суженый, да не ряженый!..» Чего доброго!.. Может статься, и этот пострел помолвлен на какой-нибудь Дуняшке!..

Левшин и его проводница дошли, не встретив никого, до высокого частокола, которым отделялся от двора и всех строений обширный фруктовый сад, или, по-тогдашнему, огород.

— Пожалуй сюда, Дмитрий Афанасьевич, — сказала Дарья, отворяя калитку. — Вот тут, за этим вишняком, растут у нас подсолнечники, да еще какие, батюшка: выше тебя ростом. Бывало я ухаживала за ними вместе с Софьей Андреевной; а с той поры, как батюшка ее вывез из Москвы два кустика махровых розанов, так она на подсолнечники и смотреть не хочет… Сюда, батюшка, сюда, по этой тропинке… Ну, вот и Софья Андреевна…

Я не берусь описать вам то, что почувствовал Левшин, когда увидел перед собой Софью. Она стояла, наклонясь над кустом розанов; одна рука ее была плотно прижата к сердцу, другой она обрывала с куста сухие листья. Длинные черные ресницы ее опущенных глаз резко выделялись от помертвевшего лица, бледного как белый мрамор, но все еще прекрасного и исполненного необычайной прелести. Несмотря на ее положение, нетрудно было отгадать, что в эту минуту она вовсе не думала о розанах, на которые смотрела. Рука ее дрожала, высокая белоснежная грудь сильно волновалась. Она не подымала глаз: ее девственный, стыдливый взгляд не повстречался еще с пламенным взором влюбленного Юноши, но сердце в ней чувствовало близость того, чей милый образ не покидал ее ни днем, ни ночью, кто был единственным предметом всех тайных дум ее, надежд и робких ожиданий.

— Софья Андреевна! — сказала Дарья. — Ты хотела сама поблагодарить за меня Дмитрия Афанасьевича… Ну, вот он!

Бледное лицо красавицы вспыхнуло; она приподнялась, хотела что-то сказать, но слова замерли на устах ее. Левшин также не мог вымолвить ни слова. И до речей ли тому, кто чувствует себя вполне счастливым; а в эту минуту Левшин был совершенно счастлив. Жадные взоры его насыщались наконец давно желанным благом; в них переселилась вся душа его; он смотрел с восторгом на Софью и молча наслаждался этим неожиданным блаженством.

— Ну, что ж ты, матушка Софья Андреевна, — сказала Дарья, — промолви хоть словечко!

Вот розовые губки стыдливой красавицы зашевелились, и она прошептала едва слышным голосом:

— Дай Бог тебе здоровья, Дмитрий Афанасьевич!.. Коли Дарья смотрит теперь на свет Божий, так это по твоей милости…

— А я то, Софья Андреевна, — прервал Левшин, — разве не по ее милости вижу тебя и разговариваю с тобою?

— Вот это дело настать! — молвила про себя Дарья, — а то сошлись, да ни словечка!.. Ну, что ж вы стоите? — продолжала она. — Присядьте на этой скамеечке рядком да поговорите ладком, а я меж тем цветочки полью.

Левшин и Софья сели на скамью, которая стояла посреди небольшой куртины мелких вишневых деревьев.

— Я слышала от Дарьи, — сказала Софья, — что тебя чуть не убили, Дмитрий Афанасьевич…

— Небольшая беда, если б меня и убили, — промолвил с грустью Левшин. — Ведь я сирота: обо мне пожалеть некому.

— Некому! — повторила с живостию Софья. — Некому!.. И ты можешь это думать?

Эти слова были сказаны таким нежным голосом, что Левшин совершенно обезумел от радости.

— Так ты стала бы жалеть обо мне? — спросил он робким голосом. — Так ты любишь меня?

Вместо ответа Софья потупила опять свои ясные очи и закраснелась, как маков цвет.

— О! Скажи мне, Софья! — шептал Левшин. — Скажи, что ты меня любишь!

— Да разве ты этого не видишь? — промолвила Софья и подумала:

«Может быть, мы никогда уже не встретимся друг с другом> и я в разлуке с тобой зачахну с горя — так все-таки сердцу будет полегче, когда, умирая, подумаю: «Он знает, как я люблю его!..»

— Да, Дмитрий Афанасьевич! — продолжала она, устремив на Левшина взор, исполненный неизъяснимой любви. — Да! Я люблю тебя более всего на свете — ты милее для меня отца и матери…

— А я, Софья, — прервал Левшин, — я не найду и речей, чтобы высказать тебе все, что у меня на сердце. Кабы ты знала, как я тосковал о тебе!.. Весь Божий мир мне опостылел, для других было и ведро красное и светлые летние денечки, а для меня все непогодица и осень темная!.. Мне казалось, что и солнышко меня не греет, что и светит-то оно не для меня!.. Только и бывало радости, как увижу тебя во сне, моя ненаглядная!.. Да и тут беда: во сне-то я радуюсь, а как проснусь, так мне пуще Божий свет не взмилится, вот так бы и лег живой в могилу!.. И мог ли я думать, что увижусь с тобою здесь?.. О, поверь мне: сам Господь Бог благословляет любовь нашу!.. Не будь вчера грозы, не заплутайся я в лесу, не поссорься с филипповцами, и мне бы ввек не узнать, что ты живешь в этих Брынских лесах, — так как же не сам Господь привел меня опять увидаться с тобой?

— Да надолго ли мы свиделись? — промолвила Софья. — Ах, чует мое сердце: скоро мы опять расстанемся и, может статься, эта разлука будет уже вечной разлукой!

— Вечной разлукой? — вскричал Левшин. — О, нет, Софья, теперь уж я не расстанусь с тобой!.. Да не плачь, мой милый друг!.. Бог милостив!.. Я богат, у меня нет ни отца, ни матери, мне не у кого спрашиваться… Я откроюсь во всем твоему батюшке, скажу ему, что ты меня любишь…

Ах, Дмитрий Афанасьевич, не знаешь ты его!.. Ноли ты не придешься ему по нраву, не посмотрит он на мои слезы!..

Да разве он тебя не любит?

Говорят, что любит, да, видно, по-своему. Он ничего для меня не жалеет, у меня всего довольно, да зато, коли он чего не захочет, так Боже сохрани сказать ему словечко вопреки. Ты сирота, Дмитрий Афанасьевич, да ведь и я также сирота. Батюшка так редко бывает со мной ласков, порадует иногда, приголубит… да как будто бы сам этого испугается; ну, словно я ему вовсе чужая. А покойную матушку я даже и не помню. Хотелось бы иногда поговорить о ней с батюшкой, да не смею: он этого не любит. Ах, Дмитрий Афанасьевич, кабы ты знал, что подчас приходит мне в голову!.. Страшно вымолвить!..