Брынский лес - Страница 39

— Так давай им скорее пить!

— Сейчас, батюшка, сейчас!.. А там можно еще по кусочку хлеба, да не худо будет и винца хлебнуть.

Пока Ферапонт поил их водою, а потом стал опять оделять хлебом и давать из своей дорожной фляги по глотку вина, Левшин рассматривал со вниманием молодую женщину, которая, выпив еще воды и съев кусок хлеба, совершенно успокоилась. Хоть лицо ее, вероятно, очень изменилось от продолжительного страдания, однако, несмотря на это, оно казалось ему знакомым. Он не мог только никак припомнить, где и когда видел эту женщину. Меж тем товарищи ее, поутолив несколько свой голод, встали, и один из них, высокий старик лет шестидесяти, сказал: «Дай Бог тебе, господин честной, много лет здравствовать! Кабы не ты, умирать бы нам голодной смертью. Да воздаст Господь этому окаянному старцу!.. Прельстил нас, проклятый, прельстил!. Бра-тие! — продолжал он, обращаясь к другим затворникам, — кто из вас желает приступить к адамантовскому согласию, тот иди со мной в скит поморского старца Григория: он примет всех нас с любовью; а к этим филипповцам я ни за что теперь не пойду».

— И мы также! — закричали в один голос его товарищи.

— А ты пойдешь с нами? — продолжал старик, обращаясь к молодой женщине.

— Нет! — отвечала она. — Я как-нибудь добреду до нашего скита. Авось отец Андрей меня помилует. Не послушалась я его, окаянная!

— Ну, как хочешь. Пойдемте, братцы! До Григорьева скита версты три будет, а вот уж вечерняя заря тухнет. Как-то мы доплетемся?.. Прощай, Дарья!

— Дарья! — повторил Левшин. — Неужели это?.. О, нет, нет! быть не может!..

— Да! — шептала молодая женщина, глядя вслед своим прежним товарищам, которые, шатаясь, как пьяные, шли врассыпную по полю. — Да, пойду я к вашему старцу Григорию!.. Эка невидаль!.. Он у моего хозяина в Выгорецком скиту был пастухом… Старец Григорий!.. Больно скоро в старцы-то попал!

— Послушай-ка, голубка, — сказал Ферапонт, — ты хочешь идти в свой скит, а далеко ли это?

— Версты четыре будет.

— Да ведь в лесу-то теперь хоть глаз выколи. Как зке ты пойдешь одна?

— Что ж делать: пришлось идти одной, коли товарищей нет.

— Хочешь ли, мы тебя проводим?

— Как, батюшка, не хотеть.

— А ты, красавица, за эту службу и нас куда-нибудь приюти.

— Да вы кто такие?

— Дорожные люди.

— Ох, кормилец! хозяин-то наш такой строгий!.. Ну, да если он вас в скит не пустит, так вы в сторожке переночуете, а вашим лошадям я уж как-нибудь сенца-то вынесу.

— И на том спасибо!.. Вставай же, лебедка, пора. Хочешь — садись на мою лошадь, а я пешком пойду.

— Нет, батюшка, куда мне!.. Я сродясь на лошадях не езжала, а дайте-ка мне поотдохнуть немного, да еще водицы выпить, так я как-нибудь и пешком дотащусь.

— Ну, хорошо!.. Я схожу за водой, а ты… на-ка тебе, поешь еще хлебца.

— Послушай, любезная, — сказал Левшин, оставшись один с молодою женщиною, — мне все кажется, что я где-то тебя видел.

— Не знаю, молодец.

— И голос твой мне знаком… Да не была ли ты недавно в Москве?

— Как же, батюшка!.. Всего три недели, как оттуда. Я была там с моим хозяином и его дочкой.

— А вы жили в Зарядье, на Мещовском подворье?

— Да, на Мещовском подворье. А почему ты это знаешь?.. Постой-ка, постой!.. Ах, батюшки-светы!.. Да ты никак тот самый молодец, которого чуть было не убили стрельцы?.. Вот диво-то! Как это тебя Господь сюда занес?

— Еду в село Толстошеино, — недалеко отсюда. А ты как, Дарья, попала в затворницы?

— Ох, батюшка, не говори!.. Истинно Божеское попущенье!.. Вот изволишь видеть… так и быть! все тебе скажу, как на духу… Я прошлого года гадала па святках и видела во сне нашего батрака Архипку, а Архипка-то уж был женат; вот я и смекала: видно, он женится на мне, когда овдовеет. Как поехали мы в Москву, жена его захворала, а как воротились назад, так уже ее давным-давно и на погост снесли. Ну, — думаю я, — правду говорят: суженого конем не объедешь. Делать нечего: видно, мне на роду написано быть за вдовцом. Вот я Архипке-то и говорю: «Архипушка! ведь я видела тебя на святках: ты мой суженый». А он рыжий, — чтоб ему ни диа ни покрышки… озорник этакий! — и ну надо мной смеяться. «Видно, дескать, я тебе, Дарья, суженый, да не ряженый; ищи себе другого жениха, а я уже помолвлен на Дуняшке». Так меня, кормилец, словно ножом и зарезал! На Дуняшке… И добро бы человек, а то ведь так… девка-чернавка — взглянуть не на что… Зло такое меня взяло, что и сказать нельзя!.. Опротивел мне этот рыжий— видеть его не могу!.. А как живешь вместе, так поневоле видишь. Потерпела я денек, друuой — нет! тоска меня вовсе одолела. Вот я и говорю хозяину: «Хочу, дескать, батюшка, идти в филипповщинское согласие затем, дескать, что у них строже, — скорей спасешься». А у самой, грешницы, не то на уме: как бы только уйти подальше от Архипки, да не видеть эту паскудную Дуняшку. Вот Андрей Яковлевич начал меня уговаривать: «Эй, Дарья, не ходи к филипповцам! У них наставником старец Пафнутий, а он вовсе полоумный: научит он тебя таким делам, что ты и животу не будешь рада». И дочка-то его со слезами упрашивала меня не ходить к филипповцам… Так нет! — никого не послушалась — пошла!.. Что ж, батюшка? не прошло недели, как я вовсе обезумела; только и слышу, что у них какой-то великий угодник, ради царствия небесного, велел похоронить себя живого; такая-то угодница сожглась в печи, такая-то запостилась. И в молитвах-то их поминают и чинят им поклонения. Стали мне рассказывать, чт. о будто бы видали их в светлых одеждах, в златых венцах… а я сдуру слушаю да верю. Вот пришел в скит старец Пафнутий. Он, батюшка, сам в скиту не живет, а, говорят, спасается где-то на сосне.