Брынский лес - Страница 26

— Такой-то добрый, что мы все за него сейчас в огонь и в воду!.. Да ты что это, Сидорыч, все посматриваешь?..

— А вот смотрю: что ж это они ни из короба, ни в короб? Пора бы на след напасть; кажись, народу не мало!.. Чу!.. Никак тяфкнула!.. Так и есть!.. Натекла!.. Ну! Подхватили?..

Вся роща оживилась; громкие крики, свист и порсканье псарей начали сливаться с лаем собак. Бояре стояли неподвижно на своих местах, устремив внимательные взоры на рощу; борзые собаки, приподняв уши, прислушивались к гоньбе гончих. Эта гоньба, сначала слабая, беспрестанно усиливаясь, превратилась, наконец, в какой-то безумный лай и визг.

— Ого! — вскричал челядинец. — Напали на горячий след!

— Какой след! — прервал Ферапонт. — Чу!.. Слышишь? Гонят по зрячему.

— Да, любезный, да, точно по зрячему!

— Так что ж они так разметались? — продолжал Ферапонт. — И тут и там. Ну, брат, видно зайцев-то у вас в роще довольно!.. Вот, вот!.. Гляди, гляди!..

В одном перелеске мелькнул заяц, в то же время с полдюжины других, отделясь от лесной опушки, понеслись по полю — и тут началась эта чудная охота, описанная довольно подробно в Деяниях Петра Великого и в одной русской летописи'. Все бояре рассыпались в разные стороны, поднялась бешеная скачка, крик, беспорядица. Кто не успел спустить своих собак, того они стаскивали с коня; кто успел, тот летел вслед за ними по кочкам и пенькам. Не привыкшие к такой отчаянной езде лошади спотыкались, падали и давили под собой, перепутанных в своры собак. Тут лежала лошадь, прижав к земле своего всадника; там мчался конь без седока; здесь валялась в грязи боярская шапка, а подле купался в луже сам боярин. Одним словом, в несколько минут все пространство между рощами и Богородским лесом превратилось в настоящее поле сражения, или, по крайней мере, кавалерийской схватки.

— Вот тебе и охота! — вскричал челядинец.

— Ну, бояре-то сегодня понатешутся — будут помнить!.. Батюшки-светы! Куда это скачет вон тот боярин?.. Прямехонько в трясину!.. Правей, боярин!.. Болото!.. Ну!.. Села!.. Вон и другой!..

— Совсем завязли! — прервал Ферапонт. — Эк лошади-то бьются!.. Да побежим, Никита Сидорыч, вытащим их как-нибудь!

— Вытащим!.. Поди-ка, брат, сунься!.. Я однажды забрел ночью в это болотце, так по пояс втюрился. Нет, брат, тут без жердей ничего не сделаешь.

— Да здесь валежнику-то много; вон лежит целая елка.

В продолжение этого разговора направо от них показался пожилых лет боярин, под которым испуганный конь летел, как стрела. Закусив удила, он мчался во всю прыть вдоль самой опушки леса. Вдруг целая стая собак, гонясь за зайцем, который пробирался в Богородский лес, кинулась под ноги бешеному коню; он запрыгал, начал бить и передом, и задом, но боярин, по-видимому, хороший ездок, удержался в седле, и конь, как будто б чувствуя, что не может сбить своего седока, взвился на дыбы, скакнул вперед и со всех четырех ног грянулся оземь.

— Господи!.. Что это? — вскричал челядинец. — Да это никак наш боярин!.. Ну, так и есть!

Ферапонт с Никитой, вслед за ним и Левшин, бросились на помощь к боярину Буйносову. Они подняли его на ноги.

— Батюшка ты наш! — сказал челядинец, — да ты, я чай, совсем расшибся?

— Ничего, — отвечал Буйносов. — Кажись, я не очень ушибся… вот только на правую-то ногу ступить не могу.

— Уж не переломил ли ты ее, Кирилла Андреевич? — спросил с беспокойством Левшин.

— Не знаю, только больно, кажется, зашиб. Помогите-ка мне сесть на коня, да поскорей в Богородское.

Буйносова посадили на лошадь; Ферапонт взял ее под уздцы и пошел шагом, а Левшин пошел подле стремени, чтоб в случае нужды поддержать ушибленного боярина. Между тем челядинец побежал на пчельник за Савельичем, который не только был хорошим пчеловодом, но слыл также во всем околодке лучшим костоправом и досужим человеком; у него все лечились и многие выздоравливали, вероятно, потому, что его медицинские способы ограничивались, по большей части, наговорами и, следовательно, не мешали действовать натуре, этому медику, которому хорошие доктора иногда помогают, а дурные почти всегда задают двойную работу. Через полчаса боярин Буйносов доехал до своей подмосковной. Когда его раздели и уложили в постель, явился Савельич, мужик пожилой, но еще здоровый, с утрюмым лицом и окладистой бородою, которая начинала уже седеть. Прочитав длинную молитву, он подошел к боярину, перекрестил три раза его ногу, приговаривая: «Помоги, Господи!» — и начал ее ощупывать. Эта операция продолжалась несколько минут. Наконец, вымолвил: «Слава тебе, Господи! Поиска твоя, батюшка Кирилла Андреевич, целехонька, суставчики по своим местам, только кость-то крепко зашиблена. Прикажи ее припаривать трухою, так, Бог милостив, все пройдет».

— А что, Савельич, — спросил боярин, — дня через три можно ехать в дорогу?

— Нет, кормилец. Велика будет милость Божья, коли ты и через неделю встанешь с постели.

— Через неделю?.. Как же это, Савельич! а ведь мне крайняя нужда…

— Что ж делать, батюшка, потерпи!

— Я собирался ехать в знакомую тебе сторону, так хотел и тебя взять с собою.

— Власть твоя, батюшка!

— А ты думаешь, что прежде трех недель…

— Может статься, немного и попреже, только навряд.

— Ну, делать нечего!.. Ступай, Савельич, да только никуда не отлучайся, неравно ты мне понадобишься.

— Слушаю, батюшка.

Савельич поклонился в пояс своему боярину и вышел воп из покоя.

-=— Садись-ка, Дмитрий Афанасьевич!.. — сказал Буйносов, — вот здесь — подле моей кровати. Ну что, всем ли доволен?